Интервью телеканалу «Школьник ТВ»
ноябрь 2005
Владимир Федорович Овчинников,
учитель истории 1957–1965,
директор 1956 – 1971, 2001 – 2020.
1. Кем Вы хотели быть в детстве?
Мне трудно ответить на этот вопрос, потому что детство проходило во время войны. Когда началась война, я учился в 5 классе. А потом я уже стал почти взрослым. Война очень рано делала людей взрослыми, и соответственно взрослыми – мечты. Потом я работал какое-то время слесарем-мотористом на авиационном заводе. Так что мечтать было некогда.
2. И Вам не приходила в голову мысль, что Вы будете учителем?
Абсолютно. Я закончил среднюю школу в нашем понимании, получил аттестат зрелости. В то время были созданы для демобилизующихся ветеранов подготовительные отделения при многих вузах, ну, и я тоже пошел, хотя я не воевал и в армию не попал, поскольку мне не хватило года. На подготовительном отделении за 1 год мы проходили курс трех лет.
3. Сложно, наверное, было?
Нагрузка была большой, конечно, но имелось в виду, что это взрослые люди, что они серьёзно занимаются, и это был второй год введения экзаменов на аттестат зрелости, городская комиссия с невероятными строгостями принимала экзамены. И тем не менее все мы перевалили через этот барьер, и я поступил в Институт стали и сплавов на литейное отделение, а потом понял, что это не для меня, мне это не нравилось, неинтересно было. И я, и многие другие первокурсники Института, демобилизованные ребята, перешли в Пединститут.
4. А почему так кардинально, именно в Пед?
Я не могу сказать, что вдруг запылал педагогический факел в душе, но показалось, что заниматься историей (а мы поступили на истфак) интереснее, и тогда это было в общем довольно модно и актуально, а потом уже появился некий вкус к педагогической деятельности. Вот такая непрямая дорога в педагогику.
5. Когда была практика в пединституте, Вы в какой школе ее проходили?
Такая 23-я школа была, на Усачёвке, хорошая школа с сильными учителями. По-моему, недавно из неё создали какой-то интересный лицей, кажется, гуманитарного направления.
6. А когда Вы закончили, то куда попали?
Я распределился в Калугу, в школу, но проработал всего только год, и потом меня едва ли не насильно забрали на работу в обком комсомола, где я работал несколько лет…
7. То есть Вы были такой ярый общественник?
Да, я в школе занимался общественной работой, меня заметили и перетянули. Я не хотел, потому что не знал, что это за работа. Позднее меня перевели в ЦК комсомола в отдел пропаганды. А потом я снова вернулся в школу, мне там понравилось работать.
8. А в каких классах Вы преподавали, старших или младших?
Начиная с 7 класса, склонность была к работе в старших классах. Ребята серьёзнее, и с ними можно все проблемы глубже обсуждать. Мне с ребятами было интересно. Но, конечно, были свои сложности в курсе истории того времени. История СССР, и не только СССР, была очень искажена, страшно политизирована. Я, в частности, из-за этого и перестал преподавать.
9. А как Вы снова попали в Москву?
Меня перевели. В обкоме комсомола я проработал сравнительно недолго, и по какой-то причине ЦК комсомола потребовал моего перевода в аппарат ЦК комсомола.
10. А как Вы попали в школу в Москве?
Во-первых, мне хотелось вернуться в школу, во-вторых, ЦК комсомола, – вы, наверное, молодёжь, не догадываетесь, – был учреждением довольно жёстким, связанным с госбезопасностью и проч. И когда выяснилось, что я женился на девушке, у которой родители репрессированы, плюс она ещё по национальности не подходила для сотрудника ЦК комсомола, мне дали понять, что я персона нон-грата.
11. А Вы не боялись потерять место и репутацию?
Ну, я был молодой и смелый и такими вещами пренебрегал.
12. А в какую школу Вы попали?
Я сначала попал в школу рабочей молодёжи, тогда это был Ленинский район. Это была школа №48, в которой предшествующие директора собрали интересных учителей, в основном пожилых, некоторых даже с гимназическим опытом работы, и, собственно, не я учил их как директор, а учился у них уму-разуму. Вот это потом очень мне помогло. Но я там работал недолго, меня перевели во Вторую школу, в новостройку, в которой тогда ещё и крыши не было.
13. А как же дети учились?
Строительство уже заканчивали, школу сдавали, это было осенью 1956 года. И потом школа начала работу с нескольких классов, с очень небольшого числа детей, которые переезжали в соседние дома, собственно, в один дом. Школа была обычная, микрорайонная, или, как сейчас называют, муниципальная. В 10 классе сначала учились пять человек.
Но ясно было, что школа будет расти, потому что этот кусочек города застраивался. Ближайшим зданием тогда был ВЦСПС, да еще дом преподавателей МГУ на Ломоносовском проспекте. Всё остальное были огороды. Потом появились уже другие школы, район обживался довольно быстро, в течение 2-3 лет.
14. Когда Вы набрали полное число учащихся?
Наверное, через год-полтора. Школа была рассчитана на 800 посадочных мест, но пришлось набрать даже больше, поскольку не все окрестные школы вводились сразу. Потом и все 4 соседние школы быстро заполнились.
15. А как создавался учительский коллектив?
На первых порах в значительной степени случайно. В районный отдел народного образования приходили в поисках работы учителя, переселявшиеся сюда, и их посылали в школы-новостройки, в частности к нам. Мне повезло, к нам пришли несколько очень ярких учителей, например, Збарский, который потом и учителем литературы был великолепным и развернул огромную послеурочную работу, он создал школьный театр, называвшийся ЛТК: Литературно-театральный коллектив. Пришла сильная учительница математики, и так вот несколько человек составили костяк школы, а потом вокруг них группировалась молодёжь.
16. То есть они стали зачинателями, дали толчок в нужную сторону?
Да, да. Через пару лет в школе уже проводили совещания директоров, ходили на блестящие открытые уроки Збарского, Царик, учителей математики и физики. В общем, школа уже чувствовала себя уверенно и даже могла что-то показать, чему-то научить.
17. А как школа стала физико-математической?
В начале 60-х годов была проведена реформа образования и создана 11-летка, а за счёт дополнительного года в старших классах, 9-10-11, было введено производственное обучение. Один день недели отводился изучению какой-либо профессии, профессиональному образованию, и школы стали искать себе шефов, которые помогли бы это организовать.
Где-то удалось обучать детей поварскому искусству, где-то слесарному делу, где-то токарному: такие крупные заводы, как «Красный пролетарий», Станкозавод им. Орджоникидзе тоже занялись производственным обучением.
А я обратился к нашим официальным шефам (тогда у каждой школы были шефствующие предприятия), Институту точной механики и вычислительной техники. Тогда вычислительные машины только-только разрабатывались и внедрялись. Если сейчас вычислительную машину можно положить в карман, то тогда она занимала огромный зал и выполняла даже меньше операций, чем эта карманная штучка. В Институте было специальное хозрасчётное конструкторское бюро, и вот с этим бюро, собственно, мы и начали организацию производственного обучения.
На 2-м этаже в рекреационном зале устроили монтажный цех, самый настоящий, и дети раз в неделю, надев белые халаты, занимались изготовлением плат для вычислительной машины. Так у нас возникла специальность «радиомонтажник», ребята паяли блоки. Потом мы решили учить ребят работать операторами вычислительных машин, чтобы получить профессию «программист-оператор».
Так появились две интересных для ребят реальных специальности, дети не занимались изготовлением ведёрок для песочниц или лопаточек, или переводом металла в стружку, а занимались действительно серьёзным делом, получали профессию. Выпускники школы тех времён шли в технические институты, кто-то – работать радиомонтажником и поступал в вечерние и заочные учебные заведения, и программисты были нужны.
18. Но эти профессии скорее мальчишечьи, а как к ним девочки относились?
И девочки были радиомонтажники и программисты. Тогда уже девочек стало гораздо меньше, чем мальчишек. Потом, году в 1968-м, производственное обучение отменили, и возник вопрос, что делать с этими профессиями. Профессия радиомонтажника в школе, конечно, прекратила своё существование, а профессия программиста была трансформирована в углублённое изучение физики и математики.
19. А учителя для этого были?
Да, были к тому времени сильные учителя математики, сильные учителя физики, и мы смогли изучать математику и физику более углублённо, выделяя на эти предметы больше часов. А поскольку школа была известна довольно высоким уровнем преподавания, то постепенно дети московской научной интеллигенции стали поступать к нам уже не потому, что жили рядом, а потому что родители хотели дать детям хорошее образование.
И тогда, например, приходил какой-то профессор МГУ с просьбой взять ребёнка в школу, садился у меня в кабинете, а я говорил: да, возьмём, но я беру взятки. Кто-то был подготовлен к такому ходу разговора, у кого-то кровь к лицу приливала. Но потом я объяснял, что взятки беру, как гоголевский герой, не деньгами, а борзыми щенками, и человек понимал, что ему вместе с ребёнком придётся прийти в школу работать.
Кто-то отпадал быстро, потому что времени не было или не было умения работать с таким возрастом, а многие даже потом, выпустив своего ребёнка из школы, оставались в школе, потому что им это было очень интересно. Вот так появились профессора Дынкин, Локуциевский, Шабат и многие другие, и они приводили с собой целую группу своих студентов мехмата или физфака. И тогда уже возникла система, когда профессор читал курс высшей математики (спецкурс «верхняя» математика), его студенты вели семинарские занятия, а учителя математики и соответственно физики вели обыкновенную программу.
20. То есть это был факультатив…
Нет, это было в программе. Разрабатывался курс, он утверждался в Министерстве просвещения. Это было совершенно внове для системы образования, потому что появились лекции, семинарские занятия, углублённый практикум по физике, зачёты и т.д.
21. И куда потом шли ваши выпускники, вы их ориентировали на какое-то дальнейшее образование?
В общем-то, с тех пор ребята идут в МГУ, Физтех, в меньшей степени в МИФИ, в Бауманский. И тогда, и теперь проблем с поступлением не было и нет.
22. А вы их ориентируете на научную деятельность или на практическую?
Они сами себя ориентируют на научную деятельность, многие мечтают, что они будут крупными учёными, хотя это, конечно, не всегда получается. Настоящих, заметных математиков и физиков – единицы, но все по мере сил занимаются научной деятельностью уже в школе.
У нас широко практикуется проектная деятельность, ребята работают над какими-то математическими или физическими проектами, и даже иногда делают микрооткрытия, то есть разрабатывают отдельные темы, приучаются к научной деятельности, пусть в прикладном смысле: как подготовить доклад, как его написать, как оснастить справочной литературой, а это же целая, если хотите, наука, и ребята занимаются ею с удовольствием.
У нас каждый год проходит научно-практическая конференция, мы к ней готовимся, в этот день нет занятий, и хотя не все делают доклады, все приходят послушать и высказать своё мнение, потому что им интересно.
23. А ребята могут подключиться к проекту какого-нибудь профессора?
Да, конечно, эти проектные работы ведутся не только одним учеником, но и целая группа работает над одним проектом, это зависит от темы, от интересов ребят. Но, конечно, нельзя считать, что дети, даже очень способные, могут сразу включиться в научную деятельность. Когда выпускник поступает уже в университет, допустим, на мехмат или физфак, то этот профессор старается взять его на свою кафедру. К нам поступают ребята любознательные, хотя, конечно, требуются и работоспособность, и усидчивость, но и, как мы говорим, научная шишка.
24. А ребята, которые учились во времена СССР и которые учатся сейчас, отличаются?
Конечно. Современные ребята прагматичнее, практичнее, они часто задают себе и не только себе вопрос: а нужно ли мне это? А зачем мне это? Вот когда, ребятам предлагается курс, не относящийся к их программе занятий, курс по литературе, курс, скажем, по истории, они ещё подумают, нужно ли им это, пригодится ли им это в их практической деятельности.
25. Но, тем не менее, ваша сильная физико-математическая школа славится тем, что и гуманитарная подготовка очень сильна.
Ну, я не сказал бы, что она такая, какой была в 60-70-е годы, далеко не такая. Тогда в школе работала плеяда блестящих словесников, блестящих историков таких, как Фейн, Раскольников, Якобсон, Камянов, Блюмина, Ошанина, Вахурина, Богуславский. Это выдающиеся не только школьные учителя, у них опубликовано много статей и даже книг. Те, кто ещё жив, и сейчас занимаются научной деятельностью.
Но тогда такая школа, как 2-я, была в Москве одна, были ещё 444, 7, 52 школы, но они всё-таки в этом отношении были послабее, поэтому люди, склонные к педагогической деятельности, любящие работать с детьми, стремились попасть в нашу школу, а с другой стороны, им и деться было некуда, поэтому получилась такая концентрация ярких личностей.
26. А нужно ли для ребят, которые специализируются по точным наукам, сильное гуманитарное образование?
Обязательно. Я-то считаю, что человек может получить какой-то гуманитарный заряд только в школе. Потому что, когда человек начинает учиться в вузе, а потом усиленно работать, ему некогда: появляется семья, бытовые заботы и прочее, так что ему некогда всерьёз, целенаправленно накапливать гуманитарные знания, становиться интеллигентным человеком, интеллектуальным даже, я бы сказал. Так что обязательно в таких школах, даже ещё больше, чем в обычных школах, нужны сильные словесники и историки.
27. А есть у Вас отбор в школу, когда первоклашки приходят?
К нам приходят семиклашки, это же лицей, мы даже в советские времена начинали с 6-7 класса. У нас тогда была даже своя комсомольская организация, в которой состояли 800 комсомольцев, это огромная организация, и был специальный человек, комсорг ЦК комсомола.
Существует отбор, существует ежегодный конкурс, ну, может, не такой, как на мехмате, но обычно 4 человека на место, и существуют экзамены устный и письменный по математике, диктант, а при поступлении в 9-10 класс (это добор) экзамен по физике, обязательно психологическое собеседование, чтобы мы были уверены, что подросток психологически готов к большой учебной нагрузке.
28. А нагрузка очень большая?
Очень большая, и мы предупреждаем об этом родителей и ребят. Вы понимаете, ведь приходят в школу, как правило, отличники, ребята, у которых тройка – оценка редкая, а в первый год, особенно в первом полугодии, они троечники, и, увы, даже есть двоечники. И, конечно, происходит психологическая ломка: многие дети, да и родители начинают впадать в панику, родители требуют от детей только хороших оценок, а ребёнок не может, потому что он не справляется, ведь повышенные требования не только по математике и физике, но и по всем предметам. Когда в когти, извините, учителя попадает группа таких способных, интересных ребят, он, конечно, работает с ними очень интенсивно, загружает их, даёт им разную дополнительную информацию. С этим приходится бороться.
29. И что-нибудь вы делаете, чтобы ребята адаптировались?
Конечно, и работа психологов здесь большая: нужно научить детей учиться, работать с книгой, записывать лекции, составлять конспекты, уметь отдохнуть после уроков, т.е. целый комплекс всяких умений.
30. И в то же время, когда они приходят, у них образуется новый коллектив, они расстаются с коллективом в прежней школе…
Да, мы проводим с детьми специальные психологические тренинги, есть такая интересная театральная студия «Подвал», ребята там занимаются 2-3 дня. Педагоги-психологи из этого «Подвала» помогают нам формировать коллектив, ребята притираются друг к другу.
31. А к выпуску они цельный коллектив?
Уже к концу первого года складывается какой-то коллектив, появляются лидеры, и надо сказать, что ребята ценят школу не только, и подчас не столько потому, что здесь всеми любимые учителя и интересно учиться, но и потому, что складываются очень дружные классные коллективы близких по интересам, по склонностям, по способностям детей.
32. А выпускники работают у вас?
Да, довольно много, и даже династии есть. Отец, например, ведёт научно-педагогическую работу, а сын – семинарские занятия.
33. А какие ваши выпускники стали известными учёными, преподавателями?
Примерно треть выпускников становятся кандидатами наук. Многие, например, А. Р. Хохлов, профессор физфака, академик Большой академии, наш выпускник, и брат его, доктор физ-мат наук, тоже физик, тоже работает в МГУ, очень много преподавателей, профессоров крупных университетов в Штатах, в Англии.
Случалось, когда выпускники хотели собраться, начинался спор, где собраться, в Европе, в Москве или в Штатах. Потому что наши выпускники успешно трудятся по всему миру. И были случаи, когда они проводили две встречи: одну в Америке, скажем, в Бостоне, там очень много выпускников, другие собирались где-то в Европе, в Париже или Лондоне.
А предпринимательской деятельностью занимаются реже, всё-таки не та школа, хотя Пётр Авен, президент Альфа-банка, наш выпускник. Ещё несколько есть предпринимателей, банкиров и т.д.
34. А в Москву они приезжают?
Каждый год приезжают, очень много было выпускников, которые специально приехали на 45-летие, приезжают на какие-то научные конференции. Когда проводилась крупная конференция, посвящённая Колмогорову, очень много приехало выпускников, и все, конечно, приходили в школу, но в этом, естественно, ничего удивительного нет, и в других школах такое происходит.
Но школу действительно помнят и, как говорят выпускники разных лет, узнают друг друга везде по облику, по взгляду. Я думаю, это некое преувеличение, но тем не менее школьный значок, который мы выдаём по окончании, непременно носят, подчас орденов не носят, а школьный значок носят.
35. А детей своих приводят?
Часто в школе учится уже 3-е поколение, это хорошая традиция. Мы называем их «второшкольные» династии. Один второшкольник живет на Алтае и присылает к нам уже четвертого своего ребенка.
36. Вопрос о разгоне школы: что было и как это было?
Конечно, в силу специфики, в силу того, что школа набирала детей научной интеллигенции, здесь концентрировалось много любознательных детей, которые стремились дойти до сути, интересующих их проблем. Вот таких активных детей в плане интеллекта надо было учить, и, конечно, с такими трудно, – надо убедительно ответить на их вопросы, которые возникают ежедневно, надо честно ответить, а не сказать: это не твоё дело, вырастешь – узнаешь. Для таких детей требовались учителя, особенно учителя гуманитарных предметов, литературы, истории, которые могли бы ответить на их вопросы, были по-настоящему образованны и обладали достаточной смелостью, чтобы отвечать на эти вопросы.
А потом некоторые дети приходили домой и рассказывали: ух, мы сегодня читали Солженицына, ух, нам учитель такое рассказал, что нигде и не услышишь. Потом так случилось, что ЦК КПСС построил здесь три 14-этажных башни, в которых поселились сотрудники ЦК, инструкторы, зав. секторами, и, представьте себе, ребёнок пришёл домой и рассказал папе, работающему в ЦК, а по совместительству на Лубянке, какой урок давал учитель, на какие вопросы и как отвечал.
Постепенно складывалось мнение, что школа диссидентская, что школа ведёт себя идеологически неправильно. На самом деле так не было, просто учителя позволяли себе роскошь честно отвечать на ребячьи вопросы, и часто их версия расходилась с официально принятой. Это было на всех уроках, но особенно на уроках литературы и истории, в меньшей степени – географии.
В школе, например, работал учитель географии Макеев, который часть своей жизни отсидел в лагерях. Он, конечно, проявлял большую осторожность, но тем не менее было известно, что Макеев – участник восстания в Караганде, фигура несколько легендарная. Ну, какой бы дурак его взял на работу в школу, а вот я таким дураком был. И я себе позволял брать тех учителей, которых считал необходимым взять, стоило это делать или не стоило. Теперь я считаю, что стоило.
Постепенно у школы складывалась репутация диссидентского гнезда, хотя здесь не собирались люди, которые занимались подрывной деятельностью, учителя просто работали и учили детей так, как они считали нужным. Но горком партии выработал своё отношение к школе, в которой, например, учился сын известного диссидента Даниэля. Даниэль – не Даниэль, сдал вступительные экзамены – учись. Вёл он себя идеально, никак не демонстрировал свои взгляды.
Или был такой случай: уже перед окончанием школы в комитет комсомола пришёл парень и сказал: «Я хочу выйти из комсомола, сдать комсомольский билет». Это был грандиознейший скандал, в комсомол все вступали добровольно, рвались, считали за честь. А у него разногласия с комсомолом. Понимаете, время было какое.
А когда Даниэль писал выпускное сочинение, меня вызвали в райком партии, и я первому секретарю райкома объяснял, как и какие он там излагал мысли. Нет, ничего крамольного там не было, он выбрал свободную тему, очень умело написал, совершенно уйдя от политики, получилось хорошее сочинение, оценка «4». Вот это всё я секретарю райкома партии, Давыдову, объяснял, а он взял вертушку. Что такое вертушка, знаете? Правительственный телефон. И кому-то звонил и говорил, что всё в порядке, парень написал нормальное сочинение.
К такой школе, естественно, приглядывались, она была окружена вниманием. Одного выпускника, который уже стал студентом мехмата, вызвали и сказали: «Или уезжай на Запад, или поедешь на Восток». Только потому что он читал «Архипелаг Гулаг» Солженицына и активно знакомил всех с содержанием этой книги (нашлись стукачи, которые донесли).
В школе работал ярчайший учитель истории и литературы Якобсон, он был действительно активным диссидентом, он выпускал журнал «Хроники текущих событий», распространял листовки. В школе, кстати, он себя вёл совершенно лояльно, преподавал литературу и историю. Но сам факт его присутствия в школе вызывал соответствующую реакцию, и была организована мощная партийная комиссия, проверили школу от подвала до крыши, что называется.
В комиссию вошли 30 человек: и директора школ, и инспекторы РОНО, и инструкторы райкома партии. Работала она месяца два, после этого была написана соответствующая справка, состоялось бюро райкома партии, на которое были приглашены директор, секретарь парткома, учителя, члены партии, а потом состоялся разгром школы: большая часть администрации школы была уволена, шёл вопрос об исключении из партии ряда учителей и сотрудников, и меня в том числе, но ограничились строгим выговором.
Я оказался без работы, но спасибо И. Г. Петровскому, ректору МГУ, он тут же позаботился, чтоб меня не тронули как директора заочной школы. Он вызвал меня, пытался спасти школу, выступил на заседании Президиума Академии наук.
Короче говоря, райком партии решил, и школа была разгромлена: пришел другой директор, получивший соответствующие указания, из школы за первое полугодие 1971 года ушли несколько сильных учителей, потому что работать стало очень трудно.
Меня через полгода буквально подобрал с улицы директор 45-й школы Мильграм. Ему тоже пришлось побегать, поуговаривать партийные органы, но директором заочной школы я оставался, Петровский сумел эту проблему решить.
Чтобы не поставить оставшихся учителей в сложное положение, я демонстративно обходил школу, что называется, за версту. Школа ещё бурлила, дети не хотели мириться с тем, что произошло, а часть учителей испытывала дискомфорт и готова была уйти.
Потом пришли другие учителя, для которых всё, что здесь делалось раньше, казалось неправильным. Потом школа была превращена в обычную муниципальную, с 1 по 10 класс, много случайных людей сменяли друг друга в качестве директоров.
А в 1992 году она стала лицеем, и кроме физ-мат направления, появилось ещё био-хим направление. Когда я вернулся в школу, между этими направлениями было напряжение, но в итоге было решено био-хим классы вывести в школу №192, там тоже организуют лицей. По-моему, успешно работают, многие ребята побеждают на олимпиадах. Был один лицей, а станет, уверен, два.
37. Какие у школы перспективы?
Тут не требуется кардинальной перестройки. Есть проблемы, в основном психологические, нужно думать о том, как работать с таким контингентом ребят. Сейчас подтвердилось, что новое направление работы с ребятами, – углубленное изучение информатики и программирования, появился очень интересный преподаватель, который возглавил эту работу. Это отличные от математики и физики формы работы, программирование – это, с одной стороны, высокий научный уровень, а с другой – навык работы на компьютере, это новое направление нужно осваивать.
И мы принимаем ребят или на физику-математику, или на информатику-программирование. Ребята выбирают сами, но потом можно перейти с одного отделения на другое.
38. У вас повышается или падает конкурс учеников?
Известно, что и в стране, и в Москве существуют демографические проблемы, число учащихся некоторых возрастных групп заметно уменьшается, но у нас пока конкурс сохраняется. Наши проблемы связаны скорее с недостаточной рекламой школы, а не с демографическими сложностями.
39. Ваши учителя занимаются только с вашими детьми или ещё с кем-то, может, как репетиторы?
Если как репетиторы, то это их дела, я в это по соображениям этическим не вникаю. Возражаю только, если репетируют наших школьников. Большая проблема – совместительство, учителя, чтобы прокормить семью, вынуждены работать в двух-трех местах, а это мешает общению с ребятами после уроков.
40. Вы работаете только с детьми или с учителями тоже?
У нас действуют семинары учителей по профильному обучению. Сейчас вводится профильное обучение, т. е. более серьёзное, более глубокое изучение предмета, которое для себя выбирает старшеклассник. Существует предпрофильная подготовка, и дети готовятся к углубленному изучению математики, физики, химии, гуманитарных предметов.
Мы предлагаем такие семинары учителям, которые хотят пополнить свои знания и повысить уровень преподавания математики, физики и информатики. Мы хотим создать семинары для учителей, которые будут готовить учеников к олимпиадам и проектной деятельности.
Впрочем, и нашим учителям тоже есть чему поучиться, например, как работать с отстающими, как организовать методическую работу, как готовить публикации.